В лавке было темно и очень жарко. В нос ударил запах гнилых фруктов. Я включил фонарь, прикрепленный на моем ружье. Огляделся, прислушиваясь. Мы с Джоном схватили тележки и двинулись к отделу с консервами. Тихо наполнили тележки всем, что можно есть и пить, начиная с непортящихся продуктов. Весь хлеб заплесневел, но кое-какое печенье было в порядке. Ну и консервы, конечно же.
В холодильниках все сгнило. Я посветил сквозь стекло фонариком и увидел пожелтевшие бутылки с молоком и заплесневелый сыр. Затем что-то привлекло мое внимание. Я заметил в морозильнике какое-то движение. Знаю, что там сзади есть проход, через который продавцы заносят в морозильник продукты. Похоже, там все еще находились двое таких продавцов. Свет вспугнул их, и я увидел, как они заколотили руками по полкам с молоком. В одной секции, один из них полз по полке к двери морозильника, ведущей к нам.
Мы с Джоном решили, что пора уходить. Мы подкатили тележки к входу, и я осмотрелся в поисках врага. Открыл дверь, и Джон выкатил тележку первым. Следуя за ним, я увидел, что дверь морозильника в конце зала открылась, и услышал звук падающего тела. Я знал, что это мистер Продавец вышел посмотреть, все ли нам удалось найти.
Мы с Джоном поспешили к пирсу. Тележки издавали много шума, и мне не хотелось ждать, чем все это кончится. Быстро загрузили в лодку провизию. Позади нас дверь бакалейной лавки медленно открылась, и я увидел бледную фигуру твари из морозильной камеры. Мы с Джоном запрыгнули в лодку, и я оттолкнулся ногой от дока. Мы изо всех сил налегли на весла и остановились лишь в десяти метрах от места швартовки.
Время сделать перерыв. Я открыл ножом банку тушенки и вывалил в рот содержимое. Джон сделал то же самое. Пока мы сидели и пили бутилированную воду, наш друг на пирсе махал нам. У твари был ужасный вид. Правая рука отсутствовала, и большая часть нижней челюсти. На мертвеце был длинный белый фартук, на котором что-то было написано кровью. Я достал бинокль. Надпись простыми печатными буквами гласила: «Если вы читаете это, убейте меня!»
Я улыбнулся и подумал про себя, что хотел бы знать этого парня при жизни, потому что оценил его чувство юмора. Я вскинул ружье и переключил на стрельбу одиночными. Затем прицелился и уложил продавца одним выстрелом в голову. Джон вопросительно посмотрел на меня. В ответ я сказал, — Профессиональный этикет, мой друг, профессиональный этикет.
Дорога в нашу крепость-пристань прошла без происшествий. Где-то в четверти мили от пирса мы заглушили двигатель и тихо пошли на веслах к доку. На берегу не было никого, видимо, потому что всех тварей увлек от пристани шум нашего двигателя сегодня утром. Мы тихо разгрузили большую часть еды и воды. Для Аннабеллы настало время обеда. Забавно, но сейчас она ест лучше, чем раньше.
24 февраля
20.47
Мы с Джоном разговаривали о семье. Я сказал ему, что беспокоюсь о своих родных, и что сомневаюсь, что они остались в живых, не смотря на их местонахождение. Джон рассказал мне о сыне, как он им гордится, и что тот получал стипендию в Пердью. Потом рассказал мне про абсурдность недавнего воссоединения их семьи, и как его жена не могла ужиться с его матерью. Джон спросил меня, почему я поступил на службу. Я рассказал ему историю про бедного паренька из маленького американского городка, который захотел служить своей стране, и как он прошел тяжелый путь через воинские звания. (Хотя сейчас мое звание не имеет никакого значения).
Уверен, что где-то глубоко под землей на северо-западе Соединенных Штатов, воинские звания еще действуют, но только не здесь, на этой плохонькой пристани у безымянного острова. Потом я рассказал Джону, почему не остался со своими товарищами на базе. Тут я сделал паузу, задав себе вопрос, за правое ли дело я борюсь. Я сказал Джону, что иногда жалею, что не поехал на базу с сослуживцами. Дело в том, что я жив, а они нет. Я лучше выбрал бы синицу в руках, чем журавля в небе. Сказал Джону, что мне придется жить с этим выбором, но, по крайней мере, я жив.
Джон посмотрел на меня и сказал, — Ты говоришь так, будто бы я обвиняю тебя в дезертирстве. Я извинился и сказал, что для меня это щекотливая тема. Я считаю себя дезертиром. Но кто из живых так скажет? Наверное, если когда-нибудь все вернется в прежнее русло, я во всем признаюсь… Раньше об этом как-то не думал.
Сердце заныло при мысли о родителях, засевших на мансарде и молящих о помощи. Воображение рисовало мне их грязную одежду, спутанные волосы, и исхудавшие от недоедания тела. Пришлось отогнать от себя эту мысль, чтобы не наделать ошибок. Попытка спасти родителей, находящихся в сотнях миль отсюда, была бы самоубийством. Интересно, за какое время катастрофа может достигнуть дальних лесов Арканзаса? С момента, как я услышал сообщение о тварях в новостях, и до того, как они добрались до моей улицы и стали скрестись в мою дверь, прошло не так много времени.
Это трудное решение, но если я хочу жить, то не могу давать волю эмоциям. Малейшая ошибка может стоить жизни. Если же я хочу отправиться в Арканзас, проверить, живы ли родители, мне нужно тщательно продумать каждый шаг, вплоть до того, где я буду спать и чем питаться.
В чем же дело? Не знаю, почему я задумался об этом лишь спустя почти два месяца, но какой еще псих поступил бы так же? Я слишком много на себя беру. Человек достиг уровня бога? Или поднялся еще выше? Не хочу сейчас об этом думать, так как могу разразиться проклятиями, а если это что-то большее, не хочу давать этой высшей силе повода наказывать меня за неподчинение. Так что давай договоримся. Если ты существуешь, оставь пока нас всех в покое… Я дам тебе знать, когда буду готов.